Что заставило их сделать этот шаг, произнести вслух то, о чем и думать было незаконно? Дыхание смерти, внезапно напомнившей, как может быть коротка эта жизнь? Или усталость, попытка найти опору хоть в чем-то человеческом?

Отчаяние? Расчет? Или что-то большее, непривычное, никогда ранее не испытанное, а потому непонятное?

И все же Арселия могла поклясться, что верит словам Ульфа и верит в него самого. Никогда прежде ей не хотелось забыться настолько сильно, как сейчас. Позволить себе опереться на протянутую руку, довериться, шагнуть в неизвестность вместе. И чувствовать себя равной, а не необходимой и полезной, собственностью, вещью.

Или права была Гайда, и это все только шутки природы и женского естества, лишенного мужской ласки? Неужели краткий миг наслаждения стоит того, чтобы рисковать будущим? Арселия не знала ответа на этот вопрос, как не знала, есть ли вообще это будущее у кого-то из них.

Впервые императрица ясно поняла, как сложно приходилось остальным девушкам в гареме. Ей повезло, ведь в ее жизни были жаркие ночи, полные нежности и страсти. Сабир принимал любовь и обожание, как самой собой разумеющееся: одни наложницы склонялись перед его титулом, иные восхищались внешней красотой, третьи стремились к ореолу силы и могущества. Но и сам император умел дарить наслаждение, хорошо зная, как пробудить в теле женщины желание, как распалить ее и выжечь дотла, испив одну чашу удовольствия на двоих.

Арселия не раз делила ложе с сиятельным, тогда как иным девушкам редко выпадала подобная удача дважды или трижды. И когда страстное влечение императора к ней угасло, она утешала себя тем, что у нее есть бесценный дар: сын, ставший целый миром и смыслом жизни.

Ей завидовали, за ее спиной шептались, на нее бросали взгляды, полные раздраженного любопытства — она старалась не замечать. Объясняла чужую злость стремлением занять более высокое место в сложной иерархии гарема, жаждой славы, желанием возвыситься над остальными людьми.

И никогда не допускала мысли, что кто-то из десятков этих безымянных женщин мог всем сердцем стремиться к любви, к возможности быть с тем, кого пожелал и душой, и телом. Легко отказаться от неведомого, очень просто не печалиться о том, чем никогда не обладал. Но единожды вкусив наслаждения, горько сожалеть о его утрате. И как же тоскливо существование в замкнутом мирке своих мыслей, без иных целей, надежд и права выбора!

А ей повезло. Снова. Ее собственные чувства вырвались из под контроля, но вместо того, чтобы наткнуться на стену непонимания, окунулись в теплое море заботы и нежности. Это было мучительно сладко, и в то же время почти физически больно.

Северяне жили иначе. Для них влечение сердца всегда было законом, никому бы и в голову не пришло осудить двоих людей за внезапно вспыхнувшее желание. Как не видели беды и в том, чтобы расстаться, едва страсть начала угасать. Дети, рожденные без брака, оставались любимыми наравне с законными наследниками, а искренние чувства и уважение в семье ценились выше, чем невинность будущей невесты или богатство жениха.

На юге все было по-другому, особенно тут, в Дармсуде, у подножия трона. Сложнее, безжалостнее, стремительнее. Понимает ли Ульф, как они оба рискуют? Наверное, да. Ей очень хотелось надеяться, что да. Потому что она не желала отказываться от борьбы за счастье. Впервые в жизни не согласилась отдавать то, что должно было принадлежать только ей.

***

— Госпожа, хвала всем Стихиям, вы живы и целы! — Гайда рухнула перед Арселией на колени и крепко обняла ноги императрицы. — Простите меня! Я так виновата: не увидела, не услышала, не почувствовала опасности! И едва не потеряла вас и сиятельного господина! — по ее лицу струились слезы. — Я бы не пережила, если бы вы пострадали, клянусь, ушла бы за вами!

— Не говори такого, — Арселия помогла заплаканной служанке встать с пола и крепко обняла ее. — Все обошлось, мы в безопасности.

— Мне нет прощения…

— Ты ни в чем не виновата, — твердо произнесла императрица. — И довольно об этом. Дело еще не окончено, слабость сейчас подобна поражению. И мне нужна твоя помощь.

— Все, что угодно!

— Перенеси в эти покои мои вещи и вещи Адиля. Отныне сиятельный император будет жить тут вместе со мной.

— Но ведь это мужская половина дворца, — опешила Гайда. — Как же так? Не разрешено, не принято. Что об этом скажут люди?

— Отныне я сама буду решать, что лучше для меня и моего сына, — тон Арселии стал холодным и жестким. — И всякий, кто осмелится сказать хоть слово против, пусть говорит это мне в лицо.

Служанка растерянно моргнула и торопливо закивала.

— Простите, сиятельная госпожа, я забылась. Это не моего ума дело. Все будет исполнено! — она шмыгнула носом, но уже почти спокойно. — До вечера управлюсь.

Адиль воспринял перемены с наивным восторгом, так и не осознав полностью, из-за чего они произошли. Ему понравились новые комнаты, суета, возможность носить вещи и выбирать новые места для любимых игрушек. Впрочем, Арселия решила не заострять внимание сына на событиях ночи, в душе радуясь, что испуг не оставил в памяти ребенка болезненных воспоминаний. После завтрака к ним явился Шейба бен Хайри. Он придирчиво осмотрел обоих подопечных, но никаких проблем в их здоровье не заметил.

Приятная беседа и хозяйственные заботы немного отвлекли императрицу от назойливых мыслей. Она изо всех сил старалась не бросать слишком частые взгляды на двери, но поделать ничего с собой не могла.

Когда колокол отбил первый час после обеда и Гайда забрала Адиля в спальню, Арселия не выдержала и поинтересовалась у стражей, не возвращался ли лорд регент. Увы, по всей видимости, допрос затягивался.

— Не стоит волноваться, — тихо отметил бен Хайри. — Я мало знаком с Ульфом Ньордом, но он показался мне человеком серьезным. Уверен, лорд регент не будет мучать вас неизвестностью.

— Настоящий виновник этих событий все еще на свободе.

— Ненадолго.

— И все же мне неуютно.

— Вы в самом деле тревожитесь о заговоре?

— Сама не знаю. Просто хочу надеяться на то, что ни один невиновный больше не пострадает.

Бен Хайри слегка покачал головой.

— Я не вправе настаивать на откровенности. Но если будете нуждаться в разговоре — скажите, и я вас выслушаю.

Арселия слегка поколебалась, но все же присела на диван напротив.

— Как это выглядит со стороны? Все так очевидно?

Бен Хайри усмехнулся.

— Не настолько, чтобы понял случайный наблюдатель, но вчера вы оба привлекли слишком пристальное внимание. Разумеется, сейчас некоторое волнение и резкие поступки можно объяснить страхом пережитого, но взгляд выдает.

Она уронила голову на сложенные руки.

— Я не знаю, как поступить! Все так запутано! Прежде я не металась между долгом и чувствами, понимала, что от меня требуется, и делала это. А теперь словно иду по натянутому канату над бездной и, возможно, хочу шагнуть в эту пустоту, чтобы изведать сладость полета.

— Внизу вас неминуемо ждут камни.

— Понимаю, — отозвалась она тихо. — И не хочу разбиваться. А еще меньше хочу погубить тех, кто мне дорог.

— Тогда не спешите, — лекарь смотрел ей прямо в глаза. — Скоропалительность — коварный враг. Время все расставит по местам.

— А если у нас его нет?

Бен Хайри пожал плечами.

— Никто не ведает, какая судьба ему отмерена. Не спешите ставить точки там, где уместнее многоточия. И позвольте мне напомнить вам кое о чем. Возможно, прежде это не имело значения, но теперь…

— Разумеется, говорите.

— Рождению Адиля вы обязаны своей магии. Земля вообще очень чутка к изменениям в человеческом теле, особенно у женщин. Не будь ее — и Сабир никогда не взял бы на руки сына. Однако теперь у вас нет мужа, и, если вы проявите беспечность и подчинитесь чувствам, то вероятность зачать еще одно дитя крайне высока.

Арселия вспыхнула:

— Я говорила не о том.

— Разве? — бен Хайри чуть приподнял брови. — Что ж, я стар, возможно, слух подводит меня. Примите мои искренние сожаления, я не хотел оскорбить вас даже в мыслях.